Дарья Юматова

Малороссийские хаты, угрюмые петербургские улицы, родные московские мостовые – Государственный исторический музей предлагает совершить путешествие по России Гоголя. В канун празднования двухсотлетия писателя там открылась выставка, посвященная творчеству писателя.

Это не просто топкие дороги России, по которым ездит старая кибитка Чичикова, это целый зеркальный лабиринт гоголевских произведений, причем без акцента на мистику. Заблудиться в маленьком зале несложно: и как только организаторам выставки удалось так раздвинуть пространство и рассказать о стольких вещах? Только что ты в гоголевской Васильевке, и вот уже в суровом Петербурге. К чему тут рисунки балаганного театра, виды мастерской художника, портреты толстых чиновников? Это Николай Гоголь пытается завоевать неприступную столицу, пробуя разные профессии. И, наконец, понимает, вот его призвание – писать.

Хотя, возможно, чувствует он это чуть раньше, еще учась в Нежинской гимназии у себя на родине. Вот самые первые наброски — тетрадь, в которой в алфавитном порядке он записывает всякую всячину, – так она и называется. Рассказывает куратор выставки Наталья Каргополова: «Представьте себе, юного Гоголя, особо не любимого ни одноклассниками, ни учителями, у него была отдушина — это тетрадь. В ней записывает все, что ему встречается: русские и украинские народные песни, выписки из истории России и из всемирной истории, рисунки костюмов. Лист открыт на изображении вариантов изгородей, которые Гоголь рисовал для своего дома. Всё это потом пригодится ему уже для писательской деятельности».

Всякую всячину Гоголь собирал и позднее, иначе откуда бы появились эти провинциальные Наполеоны, упрямые скупердяи и ленивые мечтатели? Они выросли из миллиона мелочей, ведь Гоголь, по словам Натальи Каргополовой, «из быта сотворил поэму бытия». С бесконечной любовью к родному рассматриваешь эти музейные аллюзии, которые объясняет куратор выставки. А, может, это оттого, что в зеркалах сзади витрин видно собственное отражение, что Маниловых и Чичиковых мы любим внутри себя?

Наталья Каргополова: «Вот Коробочка, казалось бы, клуша клушей, но у Коробочки-то все крестьяне сыты, все избы у крестьян в порядке, и, конечно, у нее на стене висит достойный народный герой Кутузов».

Тогда становится понятно, почему в комнате Собакевича, воссозданной во всей гротескной реальности, с русскими сфинксами на креслах и непременной посудой огромных размеров, висит портрет греческого героя Бобелины: сочувствовал русский помещик борющимся за свою независимость грекам.

Есть в экспозиции и личные предметы Гоголя: серебряное кольцо, письма к матери. А вот два сюртука, белый и черный: первый – итальянский, прекрасного времени странствий юности, второй – московский, уже зрелых годов и зрелого христианского мировоззрения. Писатель одежду старательно донашивает, не покупая себе лишнего.

Собрано все, что он мог видеть, а мы можем найти в книгах: украинские иконы с намеками на стиль барокко, парад мод Невского проспекта, причудливая разукрашенная посуда. А вот подлинные туфельки императрицы Екатерины, подаренные красавице Оксане, – их всего только две пары, другие хранится в Оружейной палате.

Незримо проходит вся жизнь: вот портреты друзей – Хомякова, Киреевского, Самарина, Тургенева, вот гневный ответ Белинского на письмо к нему, вот виды любимой Оптиной, а вот античные барельефы с италийского берега. Именно там были написаны «Мертвые души», именно оттуда Россия, по словам писателя, «предстала во всей громаде». Но как ни любил Гоголь светлой и шумной Италии, наполненной древней культурой и христианским духом, всё же: «Ни одной строки не мог посвятить чуждому. Непреодолимой цепью прикован к своему, и наш бедный, неяркий мир, наши обнаженные пространства предпочел я лучшим небесам, приветливо глядевшим на меня».

   К НАЧАЛУ РАЗДЕЛА        ВЕРСИЯ ДЛЯ ПЕЧАТИ