С. В. Ямщиков
В. М. Фалин, известный дипломат, историк

Кто повинен в том, что ничего не получилось из торжественного соглашения, незыблемого для будущего мира, которым клялись на всех углах американские деятели после Второй мировой войны? – С. В. Ямщиков беседует с известным дипломатом, историком В. М. Фалиным.

Валентин Фалин: Кто повинен в том, что из торжественного соглашения, которым клялись на всех углах и перекрестках американские деятели, незыблемого для будущего мира, для того, чтобы избавить поколение от тех военных испытаний, которые выпали на долю тогда живших, что из этих тщательно проработанных и вполне реалистичных решений, в конце концов, ничего не получилось? От них осталась только память в виде устава Организации Объединенных Наций. Когда американцы приняли решение не мытьем, так катанием задавить Советский Союз, то они послали по инициативе Госдепа циркуляр соображений на будущую американскую политику. Люциус Клэй – генерал, который был американским боевым губернатором в зоне оккупации, в апреле 1946 года написал: «Советский представитель в контрольном совете над Германией самым добросовестным образом выполняет потсдамские решения. Они проявляют уважение к американцам и к Соединенным Штатам, и у нас нет никаких оснований верить, что они собирались совершать какие-то агрессивные действия. Мы не верим, что Советский Союз хочет войны и сейчас». Это Люциус Клэй в 1948 году был автором воздушного моста, когда вокруг Берлина создавалась мировая кризисная ситуация. Уж его никто в просоветских симпатиях не заподозрит.

Но тогда было принято решение навязать Советскому Союзу такой темп гонки вооружений, который отсрочит на десятилетия восстановление разрушенной войной экономики, не позволит инвестировать средства в новые отрасли, которые необходимы для создания современных вооружений, прежде всего, ядерного оружия, вызовет перенапряжение со снабжением населения продуктами первой необходимости, прежде всего, продовольствия. Американцы обрезали нам тогда по существу все закупки за рубежом всего, что не только служило для развития экономики в целом, но и для того, чтобы население чуть-чуть вздохнуло и улучшило свою жизнь по сравнению с временами Второй мировой войны. «Холодная война» по существу была третьей мировой войной. Трумэн, отвечая на вопрос корреспондентов, какая разница между «холодной войной» и «горячей войной», сказал, что это та же война, только ведется она другими средствами.

Когда американцы говорят, что они владели ядерным оружием и могли применить его против любого противника, но, тем не менее, этого не сделали, и это вроде бы свидетельствует об их миролюбии, мы должны помнить об американских документах 1945 – 47 годов и первой половины 1948 года, в которых ставился вопрос о разрушении пятнадцати, потом двадцати, потом шестидесяти, и даже двухсот наших городов. Трумэн попросил председателя атомной комиссии Лилиенталя сообщить ему, сколько у американцев ядерных бомб, ядерных зарядов. Тот ему не ответил. Трумен: «Я как президент требую, чтобы вы мне сообщили, сколько у нас в наличии ядерных устройств». Они говорили о двадцати бомбах, которые должны были разрушить двадцать советских городов. Оказалось, что на конец 1945 года у них было две бомбы, на конец 46-го — девять бомб, на конец 47-го — четырнадцать бомб. Лилиенталь потом написал, правда, много позднее, что до второй половины 1948 года у американцев не было ни одной ядерной бомбы, готовой к применению, поэтому они могут рассуждать о своем миролюбии на фоне своей атомной дипломатии, но это миролюбие определялось теми наличными возможностями для обрушения на землян атомной смерти, а на планету –атомной зимы.

Переломный момент настал, когда Сталин вынужден был вступить в эту гонку, поскольку во второй половине 1947 года американцы приняли решение расчленить Германию, демилитаризовать западную ее часть и включить в свои военные планы. Сталин потребовал объяснения о решениях, принятых на лондонском совещании «шестерки» –Англия, США, Франция и страны Бенилюкс. Ему в этом было отказано, и тогда был создан Коминформ для координации действий компартий, прежде всего, стран Восточной Европы. Началась реорганизация правительства Румынии. До осени 1947 года в румынском правительстве было два коммуниста. В Чехословакии во главе страны стоял Бениш, коммунисты в правительстве были в меньшинстве. В Венгрии во главе правительства стояли некоммунисты. То есть начался монтаж той модели европейского устройства, которая, по мнению нашего тогдашнего руководства и его главы больше отвечала нашим интересам. Сталин все время говорил руководителям нашей зоны Германии, что никаких социалистических экспериментов, никаких попыток создать в восточной зоне мини-Советский Союз не будет, и что их задача – довести до ума буржуазную революцию 1848 года, прерванную сначала Бисмарком, а потом Гитлером. Тогда, наконец, совершился поворот в сторону некоторого учета реалий и в американской политике, хотя поворот был, можно сказать, только условным.

В 1949 году мы испытываем первое ядерное оружие, и американцы уже заосторожничали, поняли, что голыми руками нас не возьмешь. Затем, уже в конце жизни Сталина, мы подошли к созданию водородной бомбы. Американцы испытали водородную первыми, но это было не водородное устройство, а целая лаборатория весом свыше тонны. А мы провели испытания в конце 53-го – в начале 54-го года боевого варианта водородной бомбы, которую можно было бы доставить к цели на самолете. Вот когда мы создали это оружие – противовес всем этим американским затеям, то в Вашингтоне начали чесать затылки, и там был принят ряд документов. Первый документ был принят в 1950 году после создания нами ядерного оружия, остальные – в 1954–55 годах. В них американцы не отказывались от задачи превентивного удара по Советскому Союзу.

У президента Эйзенхауэра на рабочем столе лежали три варианта удара по Советскому Союзу. По одному из них первым ударом за 30 минут должно быть уничтожено 60 миллионов советских людей. По другому варианту было предусмотрено уничтожение 195 миллионов человек. Реакция на этот вариант у Эйзенхауэра была такая: «Мне не хватит бульдозеров, чтобы убирать трупы с улиц». По американским законам под проектом этого приказа должны быть три подписи: начальника штаба сухопутных сил, начальника штаба военно-воздушных сил и начальника штаба военно-морских сил. Двое – военно-морских и военно-воздушных – подписали, а начальник штаба сухопутных сил не подписал. Он был председателем комитета начальников штабов. У него аргумент был такой: «Начать войну против Советского Союза проще, чем ее кончить, и мы еще не знаем, чем она кончится». Во всех этих трех вариантах присутствовал интересный аргумент: США собирались нападать не потому что Советский Союз им угрожал, а потому что у них имеется такое превосходство перед Советским Союзом для нанесения удара. Удар предполагалось нанести в 1957 году, в момент, который, как они предполагали, может больше не повториться в будущем.

Правда, заметно повлияла на подобные настроения нота Советского Союза от 10 марта 1952 года, когда Сталин без согласования с ГДР (уже ГДР существовала) внес предложение провести свободные выборы, и на основании этих выборов создать общегерманское правительство и заключить с ним мирный договор, и тогда Германия просто была бы государством, неприсоединившимся ни к какой группе государств. Американцы очень забеспокоились, забеспокоился и Черчилль. Черчилль даже говорил, особенно после смерти Сталина, не подумать ли им о нейтрализации Германии. Ему быстро дали по шапке его же собственные дипломаты и сказали, что это означает возврат к Потсдамскому соглашению, которое они успешно демонтировали на протяжении 1946 – 47 годов. Это вот документ, что не Советский Союз отвечал за такое развитие, а они отвечали.

Тем не менее, все пошло так, как пошло. В 1955 году мы заключили государственный договор с Австрией по нашей инициативе. Американцы пошли на это, хотя они в три, если не в четыре захода убеждали австрийцев разделить Австрию на западную и на советскую зоны, как Германию, и включить западные зоны Австрии в НАТО. Австрийцы сказали «нет», германская модель им не пример, они будут ждать, пока Москва и другие столицы придут к более выгодным или более приемлемым для них решениям. И в 55-м году по нашей инициативе такое решение было предложено, и Австрия обрела самостоятельность. Американцы, скрипя зубами, подписали договор.

Почему они скрипели зубами? В 90-х годах обнаружилось, что американцы перед тем, как вывести войска из Австрии, заложили там тайные склады оружия, чтобы в случае начала новой войны быстренько расконсервировать эти склады. Когда это стало гласным, реакция американцев была весьма и весьма американской: «Мы, Соединенные Штаты, никогда не признавали нейтралитет Австрии». Но позвольте, вы подписывали государственный договор, и было заявление Австрии о постоянном нейтралитете. Это для вас она была частью, а для нас абсолютно нет. Вот это стремление США встать над международным правом, встать над всеми договоренностями военного и послевоенного периодов – это та американская линия, с которой мы имеем дело и сегодня.

Тем не менее в Берлин приезжает министр финансов правительства Западной Германии Шеффер. Он просит встречи с руководством ГДР, ему в этой встрече отказывают. Он встречается с начальником разведки Маркусом Вольфом и с одним представителем советского посольства и заявляет, что Западная Германия хочет по примеру Австрии стать нейтральным государством, то есть она выходит из НАТО, а ГДР не присоединяется к блоку стран Восточной Европы. Таким образом создается конфедерация – не слишком плотное соединение с общей внешней политикой и со своими особенностями внутреннего экономического развития. Шеффер ставит одно условие: пока будет прорабатываться этот вопрос, не разглашать, что он является автором этого предложения, поскольку он его делает втайне от канцлера Аденауэра.

Москва и мы, эксперты, этому очень и очень способствовали, всячески подталкивали ГДР серьезно проработать эту модель. Американцы тоже предлагали Аденауэру не отвергать сходу эту модель. Даллес провел три встречи с Аденауэром и говорил, что Западная Германия, как более мощный притягательный центр, поглотит рано или поздно ГДР, и это будет первым шагом к реализации той программы, что вся Германия окажется в западной сфере влияния. Аденауэр сказал, что он знает этих коварных Ульбрихтов, и что они скажут, что вот, мол, наконец, мы признали ГДР, а после выйдут из этой конфедерации. Тогда американцы предприняли такой маневр. В «Вашингтон-пост», Мерфи, заместитель госсекретаря (он выступал под псевдонимом), опубликовал комментарий, что свободный выбор – это не единственный путь объединения Германии. Ну, что делать нам? На Аденауэра это тоже не подействовало. В 55-м году Аденауэр пошел на уступки и принял наше предложение об установлении международных отношений между Москвой и Бонном.

Началась очень опасная игра, возник кризис по поводу Берлина, когда американцы недвусмысленно пригрозили применением ядерного оружия, а также кризис в Корее (война 1950–53 годов), когда американцы почти применили ядерное оружие. Чтобы этого избежать, им пришлось срочно снимать с поста генерала Макартура, командовавшего американскими войсками в Южной Корее, потому что он собирался, не согласовывая вопроса с Трумэном, обрушить ядерное оружие на северных корейцев и китайцев. Была война и во Вьетнаме, где американцы навязывали французам три или четыре ядерных бомбы, чтобы они применили эти бомбы против Вьетконга. Было еще несколько таких ситуаций в связи с островами и конфликтом между Китайской Народной Республикой и Тайванем, когда американцы были готовы, если не применить ядерное оружие, то ударить по ядерным объектам на территории КНР, а Китай уже работал над созданием своего ядерного оружия. Тем не менее, Бог уберег, и мы пережили и эти, и последующие кризисы, когда снова все висело на волоске.

1961 год. Мы договаривались с Кеннеди о встрече, и я там присутствовал, о том, чтобы найти новое устройство с учетом реалий состояния ГДР и состояния практически обособленного образования «Западный Берлин». Не договорились. Тогда, имея в виду, во что американцы превратили Западный Берлин, а это был форпост американской внешней разведки и подготовки диверсионных действий, была обустроена граница между ГДР и ФРГ, включая границу между Восточным и Западным Берлином. Действия, которые американцы проводили в Западном Берлине, были частью планов США, планов НАТО по ведению полномасштабной войны против Советского Союза и стран Варшавского договора.

В октябре 1961 года Кеннеди отдал приказ: снести ограждение между Западным и Восточным Берлином. 22 октября Хрущев вызвал военных и трех дипломатов – Громыко, Ильичева и меня к себе. Из военных были маршал Малиновский – министр обороны, маршал Конев, которого Хрущев назначил главнокомандующим Вооруженных Сил Советского Союза и ГДР, и исполняющего обязанности начальника Генерального штаба Иванова и отдал приказ: если американцы пойдут сносить эти пограничные сооружения (а у них уже стояли на контрольно-пропускном пункте готовые танки с наварными ножами и бульдозерами), то выдвинуть наши танки напротив этих бульдозеров на 200 метров, и вести огонь на поражение. По спецканалам мы сообщили Кеннеди, что его ждет, если его приказ будет осуществляться. Тогда Кеннеди попросил подождать день, другой, чтобы обдумать ситуацию. Затем мы получаем от Кеннеди такой ответ: «Отведите, пожалуйста, ваши танки на 100 метров, а мы отведем наши от контрольно-пропускного пункта. Потом вы отведете свои танки подальше, а мы вообще отведем наши бульдозеры». Началась дипломатическая переписка между Кеннеди и Хрущевым, которая закончилась с возникновением другой кризисной ситуации, а именно кубинским кризисом.

Савва Ямщиков: Прежде чем мы продолжим наш разговор, я добавлю к вашему рассказу одно свое соображение, спроецированное в нынешнее время. Когда начиналась эта пресловутая перестройка, и Горбачев признал, что СССР – это империя зла, как выразился Рейган, я понял, что знаю точно только одно: что нашей стране, сколько бы в ней стране ни было наворочено дров, никогда в жизни не было присуще проектирование этих чудовищных войн, не было попыток задавить навечно весь мир. И я это говорю не потому, что я патриот какой-то там особенный, а просто я это знаю. Я понимаю, почему мы оказались сейчас в таком положении. Ведь те политики, которые вели нас к этому, они, что, не могли спросить у вас, поднять эти документы, прежде чем встречаться где-то там на Мальте? Я вспоминаю эти штормы, эти корабли, где они друг к другу идут. Но ведь это же был обман, обман, причем у меня даже меньше претензий к Рейгану, а больше претензий к своим хозяевам. Они обманывали. Они думали, что они обманывают нас, но они, прежде всего, обманывали самих себя, поэтому и судьба у них, что у Горбачева, что у Ельцина, это перекати поле: дунули – и их нет. Я думаю, что в следующей нашей встрече неизбежно будет подтверждение вот этих наших мыслей.

Валентин Фалин: Савва Васильевич, спасибо за это ваше замечание, но тема перестройки потребует довольно обширного разговора, а я хотел бы закончить тем, что политику в современном мире нельзя рассматривать как цепь эпизодов. Есть закон связи времен, непрерывности того времени, которое в пространстве реализуется в совершенно разных ипостасях. Мы, заключив Московский договор с Германией, подписав заключительный акт в Хельсинки, подписав целую кучку документов с Соединенными Штатами об ограничении стратегических наступательных вооружений и противоракетный комплект договоренностей, стали убаюкивать себя мыслью, что мы переубедили американцев, что как их, так и наше будущее – в мирном сосуществовании. Ведь когда Никсон и Киссинджер приехали в Москву, они впервые поставили подпись о том, что отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами будут основываться на принципах мирного сосуществования. Это была фикция, которую наше тогдашнее руководство – министр иностранных дел Громыко, руководитель службы политической разведки Андропов и первое лицо государства Брежнев – приняли за реальность.

Киссинджер в своих мемуарах пишет, почему американцы пошли на те договоренности. Первое. Из-за войны во Вьетнаме у американцев не было возможности начать новый цикл гонки вооружений, а технологическая гонка была пружиной гонки вооружений все послевоенные годы. Второе. Надо было бросить кость (прямо так и записано) антивоенным выступлениям в Соединенных Штатах и в Европе. И, наконец, нужно было создать условия для вытеснения Советского Союза с Ближнего и Среднего Востока. Вот вам та задумка, которая стояла за этими документами. Попытки наших экспертов убедить наше руководство, чтобы оно видело реалии такими, какие они есть в трехмерном измерении, а не такими, какими их хочется видеть, вызывали неоднозначную реакцию, если выражаться дипломатически, а если по-простому, то: «Не вмешивайтесь вы в дела, в которых ничего не понимаете».

Жизнь показала, кто понимал, и кто не понимал. Нас заставляли раскручивать гонку вооружений до такой степени, что когда в 1981 году на сессии совета НАТО было принято решение навязать нам еще и гонку в, так сказать, умных вооружениях, а умные вооружения стоят в пять – семь раз дороже, чем ядерные, то реакция нашего Генштаба была такая: мы не можем больше. Огарков (я знаю это от него самого) сказал, что наша экономика не в состоянии включиться в эту гонку. Реакция председателя Госплана Байбакова: наша экономика перегружена военным бременем. А вот реакция партийного и государственного руководства: вы не в состоянии? Но если вместо Огаркова придет Ахромеев, он будет в состоянии. Если вместо Байбакова придет другой, он будет в состоянии. Как будто можно отменить экономические и иные законы, занимаясь просто перестановкой людей. Вот тогда, не только в 1981 году, а чуть раньше – в 1976 – 1977-м начался кризис Советского Союза, точнее, агония Советского Союза.

Вы представьте себе: какое государство такого размаха, как наше, могло бы существовать нормально, а существовать нормально оно может только в том случае, когда удовлетворяются первейшие потребности населения, иного не дано, если оно тратило на гонку вооружений до 23 процентов внутреннего валового продукта? Американцы тратили на эту же гонку 7,8 процента ВВП, немцы – 5,7 процента, японцы – 1,5 процента. Вот вам и секрет того, почему они так жили. Я пытался убедить наших руководителей, что когда равенство способностей уничтожить друг друга налицо, то уровень жизни населения становится фактором безопасности. Если разрыв между уровнем жизни у них и у нас будет расти, мы неизбежно попадем в пропасть. Увы, нет пророка в своем отечестве.

Савва Ямщиков: Спасибо, Валентин Михайлович. Будем с нетерпением ждать следующей встречи с вами.

   К НАЧАЛУ РАЗДЕЛА        ВЕРСИЯ ДЛЯ ПЕЧАТИ