22 апреля исполнилось 100 лет со дня рождения выдающегося человека 20-го века – Ивана Антоновича Ефремова. Ученый, писатель, футуролог, великий гуманист… Все ипостаси гармонично соединялись в одном человеке, и в каждой области Иван Ефремов добился больших успехов.
Об Иване Ефремове и его наследии беседуем с современным исследователем творчества Ефремова Андреем Константиновым.
Андрей Гвоздин: Андрей, насколько актуально сегодня говорить об Иване Ефремове, о его наследии?
Андрей Константинов: Я считаю, что говорить об этом сегодня очень и очень актуально. Ивану Антоновичу была небезразлична судьба человечества, он понимал: чтобы человеку пройти к тому будущему, которое он изобразил в своих книгах, ему нужно избежать очень многих ловушек, пройти по тонкому пути, которое он сравнивал с лезвием бритвы по своей узости. Кроме того, многое из того, что мы сегодня переживаем, Иван Ефремов смог предвидеть.
Андрей Гвоздин: Те проблемы, которые обозначал Иван Ефремов, не всегда воспринимались официальными органами власти в советское время. Появилась ли сейчас свобода обсуждения этих проблем и что это дало?
Андрей Константинов: Сегодня исчез жесткий, грубый пресс, но его место заняло забалтывание, попытка утопить самое важное в информационном шуме, изменение нравственных ценностей, их нивелирование. В советское время, несмотря на идеологический пресс, люди говорили о светлом будущем, о коммунизме в хорошем смысле слова. Тогда это было более привычно, можно было это делать, не боясь насмешек окружающих, не было неприкрытого цинизма. Сейчас, меньше натыкаясь на препятствия идеологические, человек, который верит в светлое будущее и посвящает себя тому, чтоб это будущее приблизить, подвергнется насмешкам и непониманию.
Андрей Гвоздин: Для времени, в котором творил Иван Ефремов, были актуальны споры о том, правильный ли социализм мы строим, приведёт ли линия партии к тем идеалам, которые были провозглашены. Но советская реальность во многом была несвободной, закрытой. Если сравнить точку зрения современного читателя с точкой зрения читателя тогдашнего, по- разному ли они будут воспринимать произведения Ефремова?
Андрей Константинов: Я думаю, это во многом зависит от читателя. Безусловно, Ефремова волновало, куда идёт страна, он видел, что мы двигаемся не туда. В конце пятидесятых – начале шестидесятых мелькнула надежда, что мы, наконец, вышли из состояния осадного социализма, сталинизма, и многие понимали, что период правления Сталина нанёс сильный удар по социалистической идее. Отражение этого оптимизма первых постсталинских лет есть в его любимой им самим книге «Лезвие бритвы». А в шестидесятых, когда общие тенденции были тревожными, он написал роман-предупреждение «Час быка», в котором нарисовал антитутопию, а эту антиутопию он сконструировал, просто перенеся в будущее основные тенденции индустриального мира, его окружающего – и советского, и китайского, и западного. Этой антиутопии он противопоставил мир своего будущего – мир Эры встретившихся рук. Таким образом, он предупредил, куда могут привести соответствующие тенденции, если их не поменять, но с другой стороны он не превратил своё произведение в мрачную антиутопию, а показал, что альтернатива есть. В этом отношении для разумного человека, для которого коммунистическое общество в лучшем смысле этого слова не связано с такими словами, как компартия, Сталин, ничего не поменялось. Просто изменились условия, в которых к этой цели надо двигаться.
Андрей Гвоздин: На ваш взгляд, цель у Ивана Ефремова вполне однозначна? Или возможны разные пути? Сейчас, когда нет Советского Союза, идут споры о том, нужна ли нам модернизация, нужен ли нам прогресс. Под противопоставлением же прогрессу сейчас понимается контрпрогресс, контрмодерн. Видел ли Иван Ефремов развитие как «столбовую дорогу» или думал, что возможны разные пути развития?
Андрей Константинов: Ефремов не был западником и не был сторонником линейного пути развития. У него есть фраза в книге «Туманность Андромеды»: «Строение не может подниматься без конца, иногда нужны остановки, чтобы накопить силы для следующего продвижения, выбора направления для следующего движения». Он предупреждал о глобальном надвижении технической монокультуры, о том, что это влияет на все страны. Это, конечно же, наводит на мысль о глобализме. Таким образом, он полагал, что у каждой страны путь в одну и ту же сторону – в сторону сближения в том или ином направлении, о котором он писал в своих книгах «Туманностm Андромеды» и «Час быка». Ефремов, безусловно, был сторонником социального прогресса, но он понимал его не так прямолинейно и так примитивно, как либералы-западники.
Андрей Гвоздин: Есть у него ещё одно произведение — «Путешествие Баурджеда». Он пишет как бы о путешествии в Древний Египет, о тоталитарной власти там. Но он связывает надежды на освобождение не на весь народ Египта, а на нескольких сильных представителей – кормчих, писцов, то есть интеллигенцию. Насколько Ефремов верил в простого человека и насколько он был сторонником идеи цивилизаторской миссии?
Андрей Константинов: Безусловно, он верил в простого человека. Достаточно вспомнить «Лезвие бритвы», где главный герой беседует с индийскими мудрецами и говорит им о схожести коммунистической идеи с главными идеями индийской философии. В этой книге он показывает, что и коммунистическая идея, и идея восточной философии очень близки — идея о том, что человеку нужно быть сильным, чтобы помогать другим подниматься на более сильные ступени в развитии, в познании. Он верил в возможность простых людей, говорил, что коммунистическая идея потому и привлекательна, что ориентирована именно на них. И при этом он был сторонником не цивилизаторства, а прогрессорства. Есть такие люди, как он их называл, — революционеры духа, которые помогают подниматься другим. Когда этот процесс становится лавинообразным, происходят благоприятные изменения в мире.
Андрей Гвоздин: Иван Ефремов был не просто писателем, но, прежде всего, философом. Ориентировался ли он больше на труды российских мыслителей – Вернадского, Циолковского, Федорова, или на западную – довоенную, поствоенную философию — Эриха Фромма, Вильгельма Райха (что касается освобождении женщин от патриархального гнета)?
Андрей Константинов: Идеи Ивана Ефремова – это очень интересный научно-художественный, философский синтез, в котором соединились и русский космизм, и идеи названных вами мыслителей. Вернадского он называл величайшим ученым не только XX века, но и всех времён, ему были близки и мысли западных ученых-гуманистов, в первую очередь Эриха Фромма и Чарльза Роджерса. Знал ли он Райха, я не могу точно сказать, но он действительно выступал за освобождение женщины от патриархального гнета. К тому же, он был художником красоты, в том числе женской. В этот синтез вошла и эстетика древней Эллады, и некоторые идеи восточной философии, романтика в духе Хаггарда, Грина, Паустовского, Николая Гумилева. При этом всё это дополнялось гуманистической интерпретацией коммунистической мысли.
Он думал о поисках идей для нашей страны, потому что понимал: научный марксизм в советской реальности не развивается и идёт в тупик, а та альтернатива, которая исходит от Запада, – это просто идеология общества потребления. Его не устраивало ни то, ни другое: одно – застой, другое – бездуховность. Судя по некоторым его письмам, он искал идеи для новой системы, в том числе и в восточной философии.
Андрей Гвоздин: А насколько Иван Ефремов был готов отрицать старое для того, чтобы пропагандировать новое? Ведь в политике всегда так получается, что в начале приходят революционеры, которые пытаются что-то перестроить, разрушить мир до основания, а затем приходят консерваторы, которые говорят о душе народа, о его традиции. И часто это приводит к отказу от прогресса. То же мы наблюдали и после падения СССР: реформаторы 90-х хотели построить новую Россию, а в 2000-х, или, как их называют, «нулевых», появилась идеология стабильности, которая важнее перемен.
Андрей Константинов: Ефремов был чужд нервных крайностей. Он развивал идеи о том, что мир сложен и диалектичен, что в нём противоборствуют разные силы, и нужно найти между этими силами узкую тропку. Этот путь он сравнивал с лезвием бритвы. Ефремов не был ни радикальным революционером, ни заядлым консерватором. Его путь – это путь здорового сочетания и прогресса и неотрыва от корней. То есть это движение вверх, в том числе и движение революционное, но при этом основанное на духовном опыте всего человечества.
Андрей Гвоздин: Иван Ефремов был и учёным, человеком глубоких, феноменальных знаний. Он даже получил Сталинскую премию за создание нового направления палеонтологии – тафономии.
Андрей Константинов: Да, безусловно, он был учёным-энциклопедистом. Когда у него спрашивали: «Откуда вы всё знаете?», он отвечал: «Я доктор Науки, я должен всё знать».
Андрей Гвоздин: Как вы думаете, его глубокие энциклопедические знания, его дотошность по отношению ко многим предметам помогали ему в построении будущего?
Андрей Константинов: Безусловно, ему это помогало, потому что будущее коренится в прошлом. Его можно считать ученым-эволюционистом — он был русским космистом, а это эволюционное течение, основанное на том представлении, что развитие человека – это продолжение развития природы. Поскольку Иван Антонович был палеонтологом, это помогало ему конструировать будущее. Человек будущего должен быть не заморышем с огромной гипертрофированной головой, а гармонично развитым. Без физического развития он не сможет выдержать те психологические нагрузки, которые ему предстоят в будущем, когда он проникнет в межзвёздное пространство. И при этом духовно-нравственно развитым, потому что человек психически и физически здоровый, но безнравственный – это страшный человек.
Андрей Гвоздин: Известный либеральный публицист, писатель, журналист Дмитрий Быков написал в журнале «Огонёк»: «В России возобладала вера в то, что капитализм – высшая и последняя точка развития всего, а человек – нереформируемая, грубая скотина. Демократия, по Черчиллю, есть лучшее из худшего, а потому не стоит и рыпаться, ибо любая утопия в предельном её развитии неизбежно ведет к насилию, к 37-му году». И далее он пишет: «Время великих утопий вернётся. Если не удалась русская попытка воплотить их, может быть, удастся, и другая – на новой почве, и с другим, менее живучим историческим бэкграундом. Отказ от мечты, от утопии, от будущего – самое страшная ошибка постсоветской России. Может, она начнет опять читать Ефремова?» Может быть, актуальность творчества Ивана Ефремова в том, что он предлагал такую мечту, которой нет сегодня и которая может сегодня объединить противоположные лагери — политические и идеологические?
Андрей Константинов: Безусловно, Иван Ефремов предлагал мечту не сиюминутную. Эта картина, которую он нарисовал, стоит того, чтобы для неё трудиться, за неё бороться. Насчёт объединения противоборствующих сил, думаю, что Ефремов имел в виду, что нужно объединить разумных, но при этом не похоронивших в себе светлое людей. Конечно, эта идея совершенно несовместима с идеями фанатизма. Лично я себе представляю людей, которых объединяют книги Ефремова и для которых эти идеи привлекательны, так: они патриоты, но не националисты, приверженцы идей социальной справедливости в хорошем смысле этого слова, но ни в коем случае не сталинисты. Это люди духовные, но их духовность светская, не церковная. Эти книги для тех, кто способен абстрагироваться от каких-то своих индивидуальных субъективных предпочтений и объединиться на этой почве. Кроме того, Иван Ефремов был глубоким мыслителем, и его идеи нельзя свести к какой-то одной политической теории. Было бы крайне нежелательно, если бы партия власти, или какая либо другая политическая партия ставила Ефремова на свой щит. Но в то же время, когда политики читают Ивана Ефремова, это хорошо. Я знаю, что у депутата Олега Смолина в кабинете есть собрание сочинений Ефремова. Если же политическая партия сделает из него своё знамя и таким образом превратит его из объемного мыслителя в плоского, это будет печально.
Андрей Гвоздин: Расскажите, пожалуйста, про кружок ефремовцев «Прометей», у истоков создания которого Вы стояли.
Андрей Константинов: В «Лезвии бритвы» одна героиня высказывает мысль, которая была актуальна тогда, остается актуальной она и сейчас – людям нужно создавать дружеские союзы взаимопомощи — верные, стойкие и добрые. Она сравнивала их с древним рыцарством – «насколько людям стало бы легче жить, а всяким мелким и крупным фашистикам, всякой дряни, пришлось бы плохо». Так и наш кружок — это попытка осуществления этой идеи. Мы существуем с 2004-го года, достаточно регулярно собираемся, обычно у меня дома. Мы интересуемся идейным наследием Ивана Антоновича, какими-то новыми идеями и событиями, которые происходят в мире. Только что мы вернулись из Питербурга, где участвовали в открытии выставки, посвященной 100-летию Ивана Антоновича вместе с нашими друзьями, которые создали клуб «Ноосфера». Так что, как видите, наша деятельность – это совместное общение, взаимопомощь, поездки, походы, совместная культурная деятельность, прогрессорская деятельность.